Аннотация

Горько, страшно, а многим из нас, видит Бог, и стыдно возвращаться памятью к чудовищной российской трагедии, но что поделаешь — болит она, память, хоть и восьмой уже пошел десяток…
Февраль 1920-го, крики чаек, душераздирающие гудки над пустеющим, вымирающим на глазах новороссийским портом, пароход курсом на Константинополь. Когда, да и приведет ли Господь вернуться — никто из его пассажиров знать не мог. Не знала того и четырнадцатилетняя Зинаида Шаховская, с матерью и сестрами по скользкому, отяжелевшему от тысяч беженцев трапу поднимавшаяся тогда на борт.
С последнего краешка российской земли увозила она то, чего грабители, отнявшие у нее родину, и зубы обломав бы, вырвать не могли, — увозила она с собой русский язык. В нем была сила. В нем и будущее оказалось.
Константинополь, Брюссель, Париж — города и годы учения. Но языки европейские, раскрытые ей до последней кровиночки, мировая культура, под небо которой входила она на правах законной уже наследницы, при всем баснословном их величии, не потеснили и притушить не могли того, что со старинным родом даровано было Россией. Позже Зинаида Шаховская напишет: «Задача, вставшая передо мною, была такая: как жить в трехмерном мире, помнить прошлое, питающее настоящее, и различать в них зерно будущего. Я была частью зарубежной России, той самой, которая молилась, трудилась, ссорилась, пела, танцевала и… писала».
Пускай пожар горит над нами,
О Русь, я связана с тобой
Тысячелетними снегами
Над черной русскою землей.
. . . . . . . . . . . . .
С тобою скованная снами,
Твой гнев и боль твою деля,
Я помню — дышит под снегами,
Все та же черная земля.
Разве одним лирическим даром рождены эти строки? Они выстраданы. Три сборника русских стихов в многокнижной Европе не затерялись, не стерлись и в памяти, — живет в них истинно русская муза. Нет причин удивляться, что страницы лучших русских зарубежных изданий стали для Зинаиды Шаховской пространством ее жизни — и прозаический талант бесспорен. Нет, конечно, причин удивляться и тому, что война, расколовшая мир, привела ее во французское Сопротивление — русским-то сердцем как не почувствовать, на чьей стороне правда. Если подумать, не будет причин и тому удивляться, что почти двадцать лет — с 49-го по 68-й — писала она исключительно по-французски — вторая родина пускай не мать, но и не мачеха; мудрено ль, что за эти годы в Париже вышло и на разных языках по миру разбрелось шестнадцать ее книг; в числе их романы, исторические работы и четыре тома воспоминаний (1910 — 1950 гг.), для русского читателя бесценных, но в России не переведенных. Все это не исключает, но даже дает нам право числить Зинаиду Шаховскую по разряду русской литературы. А новый бросок — с 1968 года и по сегодня — в родную стихию, чем обязаны мы русским ее рассказам, очеркам, воспоминаниям и блистательному эссе «В поисках Набокова», только подтверждают истину, что для русского писателя, несмотря и на самые крутые повороты его судьбы, родное — это неизбывно.
Чему же мы действительно можем и должны дивиться, так это тому, что книги Зинаиды Шаховской до сих пор не поставлены на русскую полку! Досадную и, конечно обидную эту лакуну, быть может, отчасти восполнит публикуемый рассказ, для первого знакомства из богатого творчества русской писательницы выбранный не случайно.
То, что одну из своих работ Зинаида Шаховская и начинает словами: «Пушкин наше все — это бесспорно, хотя и до Пушкина была Россия…», — весомый, конечно, к тому довод. Но и другого со счетов не сбросим — сколько уже поколений задает себе роковой и сакраментальный вопрос: «Если бы пуля Дантеса…» И вот перед нами ответ.
Что это — рассказ-фантазия, рассказ-воображение? Возможно. Но так ли, иначе, все-таки это — второе пришествие Пушкина, пускай и рожденное воображением и фантазией.

Впечатления о книге:  

Прочитавшие эту книги читали: