Литературные журналы в России. "Новый мир"

Аватар пользователя Антонина82
ВложениеРазмер
Иконка изображения 144-55-02.jpg6.13 КБ
Forums: 

НОВЫЙ МИР, литературно-художественный и общественно-политический журнал, начал выходить в Москве с 1925 на базе газеты «Известия».

Идея создания принадлежала тогдашнему главному редактору «Известий» Юрию Стеклову.

Первый год ежемесячником руководили нарком просвещения Анатолий Луначарский (который оставался членом редколлегии до 1931) и сам Стеклов. Ответственным секретарем назначили писателя Федора Гладкова.

Вскоре Стеклова сменил журналист и переводчик трудов К.Маркса Иван Скворцов-Степанов. Еще через год, в 1926, во главе журнала встал известный критик Вячеслав Полонский. В 1931 на пост главного редактора и в журнал, и в газету определили Ивана Гронского («Известия» и «Новый мир» считались как бы неразделимой парой). В 1937 Гронского арестовали, поводом послужила резкая критика «Нового мира» за публикацию на его страницах прозы Бориса Пильняка . Пост главного редактора занял один из секретарей Союза писателей Владимир Ставский, а в 1941 его сменил Владимир Щербина.
Следующим главным редактором стал писатель Константин Симонов . Произошло это сразу после окончания Великой Отечественной войны, в которой он принимал участие в качестве военного корреспондента. Писатель оказался талантливым редактором, однако в 1950 он был отстранен от должности.

Его сменил поэт Александр Твардовский. Но первое пребывание Твардовского во главе «Нового мира» (1950–1954) было непродолжительным. Он серьезно воспринял боль разоренной русской деревни, дав в 1952 дорогу острой публицистической статье Валентина Овечкина "Районные будни". Твардовский после этого уцелел, но когда повеяло воздухом «оттепели» и «Новый мир» отреагировал на нее статьями, размышлениями о проблемах культуры Владимира Померанцева, Марка Щеглова, Федора Абрамова, Михаила Лившица, вместо Твардовского у руля «Нового мира» в 1954 вновь появился Симонов.

«Новый мир» считался интеллигентнее, «академичнее» других изданий. Лидирующие позиции журнал имел главным образом в прозе. Не случайно роман Василия Гроссмана "За правое дело" и повесть Виктора Некрасова "В окопах Сталинграда" появились именно в «Новом мире» (1952 и 1954).

Симонов опубликовал роман Владимира Дудинцева (1957) "Не хлебом единым" – скромный по художественным достоинствам, но неприкрыто полемичный.

Вскоре было решено было дать новый шанс Твардовскому А.Т.. Назначение произошло в 1958. Твардовский почувствовал, что наступило его время. Он действовал хотя и с оглядкой, но широко и целенаправленно. Надо было напечатать как можно больше живых свидетельств эпохи, открыть новые имена, поднять целые исторические пласты, связанные со всей русской культурой.

Журнальный портфель переполняли рукописи самого актуального характера, там были повести Сергея Залыгина , Владимира Войновича, Чингиза Айтматова, эмигрантские стихи Цветаевой , рассказы русского «нобелевца» и тоже эмигранта Ивана Бунина, дневники, записки, мемуары врачей, министров, театралов, а иногда и служителей церкви.

Но однажды на стол Твардовского легла тетрадка с названием Щ-282.

Неизвестный автор (Александр Солженицын, учитель математики из Рязани) рассказывал всего об одном, не самом ярком и тяжелом дне зэка, бывшего колхозника. Твардовский загорелся желанием напечатать рукопись, хотя и понимал, что советская литература не допускала подобной откровенности. И он не ошибся. Перипетии борьбы за повесть оказались увлекательней иного детектива. До самого последнего момента Твардовский не до конца верил, что победа возможна. Солженицын показывал лагерную жизнь как обыкновенную, привычную, причем рассматривая ее цепкими крестьянскими глазами, привыкшими замечать всякую малую деталь. Твардовский передал рукопись Никите Хрущеву и тот решил: «В печать».

Подписывая номер с «Одним днем...», Твардовский в перспективе подписывал собственный приговор как Главному редактору, бойцу и человеку – все три ипостаси были в нем неразделимы. Отныне он становился заложником литературной и человеческой судьбы Солженицына, который чуть ли не сразу обнаружил неприятие коммунизма как идеи.

До конца дней Твардовский так и не смог полностью присоединиться к позиции своего «крестника», но сделал все, чтобы защитить и его, и свое детище, журнал. Хрущев очень скоро догадался, куда и во что метит неуступчивый и въедливый бывший артиллерист Солженицын, но было поздно. В ноябре 1962 «Новый мир» открылся "Одним днем Ивана Денисовича" (Твардовский сумел отстоять уже в борьбе с автором это название взамен Щ-282, зэковского номера Солженицына).

Никакая публицистика, никакие призывы не были в состоянии так повлиять на души людей, как эта повесть. Позиция журнала вдохновлялась Одним днем... как фактом, но этот же факт ее и раскалывал. Большая часть сотрудников «Нового мира» считала себя наследниками революционных демократов, а Солженицын шел гораздо дальше.

Конкурентов у «Нового мира» было немного. Такими возможностями обладали журналы «Юность» (главный редактор Борис Полевой) и «Наш современник» (Сергей Викулов). Однако Полевой, сменивший основателя «Юности» Валентина Катаева, соблюдал конформизм, а «современниковцы», заняв нишу «деревенской прозы» плеядой талантливейших имен – Василий Белов, Евгений Носов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Владимир Солоухин, Василий Шукшин (частично авторы пересекались и с «Новым миром»), склонялись к славянофилам.

«Деревенщиков» «Новый мир» также печатал, но с более строгим отбором. Шукшин, Можаев чувствовали себя неплохо и на его страницах, Василий Белов появлялся реже. Литературные критики «Нового мира», у которых Маркс и Ленин сохраняли силу авторитетов, пыталась не особо выделять «деревенскую» тему.

«Новому миру» приходилось отбиваться и от нападок других журналов – например, «Октября», особенно же – «Молодой гвардии». Впрочем «Новый мир» не оставался в долгу. Так, заместитель Твардовского, критик Андрей Григорьевич Дементьев, обвинял в одной из своих статей «Молодую гвардию» за аполитичность.

В 1970 Твардовский покинул свой кабинет в «Новом мире», а зимой 1971 умер, не дожив и до 60.

Какие бы оценки ни давались последнему десятилетию Твардовского в «Новом мире», это, бесспорно был, самый яркий период журнала. Его лицом были критика и проза. Стихи занимали подчиненное место. Сам Твардовский исповедовал в своей поэзии слово неброское, точное, близкое к прозаическому, и круг его авторов определяли поэты Владимир Корнилов, Наум Коржавин, Борис Слуцкий, Константин Ваншенкин, считавшиеся мастерами «строгого реализма».

Диапазон прозы был пошире. Георгий Владимов и Фазиль Искандер, И.Грекова , Анатолий Кузнецов (один из первых «невозвращенцев»), Владимир Войнович, Борис Можаев, Сергей Залыгин, Виктор Некрасов, наконец, Солженицын (до 1967, когда был поставлен крест на публикациях этого бунтаря после его открытого письма очередному съезду). Широко была известна «фирменная» новомирская критика Владимира Лакшина, Бориса Закса, Бенедикта Сарнова, Андрея Дементьева.

После смерти Твардовского до 1986 «Новый мир» возглавляли сначала Виктор Косолапов, затем Сергей Наровчатов и Владимир Карпов.

Дух фронды в то время практически выветрился. Диссидентские писатели переместилось на страницы других изданий.

В 1986 «Новый мир» возглавил Сергей Залыгин, один из новомирских признанных авторов, прославленный бурной общественной деятельностью, в частности, борьбой против поворота сибирских рек.

Журнальные тиражи резко поднялись. В 1991 тираж «Нового мира» достиг двух миллионов семисот тысяч экземпляров. За три года перестройки (с 1987 по 1990) было напечатано множество нашумевших материалов, великолепных образцов прозы, мемуары. Критика на короткое время стала властительницей дум.

Со статьи экономиста и прозаика Николая Шмелева «Авансы и долги» (1987) началась дискуссия о возможностях «спасти социализм в экономике». Появилась проза «из столов», в частности, "Черные камни" Анатолия Жигулина, роман Юрия Домбровского "Факультет ненужных вещей".

На страницах «Нового мира» вышли "Доктор Живаго" Бориса Пастернака, повесть Андрея Платонова "Котлован", антиутопия "1984"Джорджа Оруэлла, "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, за ним появились многотомная эпопея "Красное колесо".

На страницах журнала за все годы его существования впервые были напечатаны (полностью или в отрывках) произведения, по которым ушедшая эпоха опознается и сегодня. Это поэмы Сергея Есенина "Черный человек" , "Лейтенант Шмидт" Пастернака и его же воспоминания Моя жизнь, вышедшие еще при Твардовском в 1967.

Романы Алексея Толстого "Хождение по мукам" и "Петр Первый" – ярчайшие по языку и воссоздающие колорит именно послереволюционный, хотя и вполне сервильные по отношению к победившей диктатуре (царь-реформатор выглядел там едва ли не предтечей Сталина).

Рядом с романтической "Золотой цепью" Александра Грина (1928) были "Россия, кровью умытая" Артема Веселого (1926) и "Жизнь Клима Самгина" Максима Горького (1929). Не меньше яркости в романах Андрея Малышкина Севастополь и "Люди из захолустья" , Соть и "Скутаревский" Леонида Леонова, в рассказах Исаака Бабеля, в эпопее Михаила Шолохова "Тихий Дон". Перечисление было бы неполным без Оптимистической трагедии Всеволода Вишневского, "Испанского дневника" Михаила Кольцова, романа из американской жизни "О' кэй" Бориса Пильняка, стихов самого Твардовского , Симонова, Ахматовой , "Владимирских проселков" Владимира Солоухина, "Большой руды" Георгия Владимова, "Созвездия Козлотура" Фазиля Искандера, "Тишины" Юрия Бондарева, "Театрального романа" Михаила Булгакова (извлеченного посмертно из архивов и опубликованного в 1965), "Вологодской свадьбы" Александра Яшина и "Бухтин вологодских" Василия Белова (1969).

Нынче, как все «толстые» журналы, «Новый мир» вынужден выживать в рыночной ситуации. Невозможность существования без спонсорской поддержки, неспособность большинства потенциальных читателей приобретать сравнительно дорогой журнал, неизбежное падение общественного интереса – все это вынудило к смене редакционной политики.

«Новый мир» избрал себе в качестве «ниши» т.н. «либерально-почвенную», с внятными симпатиями к православной культуре и благородно-сдержанным отношением к реалиям глобализма, постмодернизма и другим веяниям Запада.

При этом представлены и отличные от основной точки зрения, например, евразийская, мусульманская, чисто западническая, постмодернистская (Вячеслав Курицын и др.).

Круг авторов значительно расширен. Эстетическая палитра, сохраняя традиционную ориентацию, стала более богатой, открытой и гибкой.

После победы над ГКЧП «Новый мир» какое-то время на волне инерции продолжал перестроечное просветительство. При этом его влияние на общественные процессы неизбежно падало. Позиция «Нового мира» сохранила ноту достоинства. Постепенно тираж сократился до минимального – около10 тысяч экземпляров, и такое падение касалось всех «толстых» журналов. К чести «Нового мира», в новой ситуации ему удается не только сохранить лицо, но быстро и глубоко реагировать на общественные процессы.

Кроме новинок прозы и стихов, журнал предлагает привычные рубрики «Из наследия», «Философия. История. Политика», «Далекое близкое», «Времена и нравы», «Дневник писателя», «Мир искусства», «Беседы», «Литературная критика» (с подрубриками «Борьба за стиль» и «По ходу текста»), «Рецензии. Обзоры», «Библиография», «Зарубежная книга о России» и др.

С 1998 главным редактором становится литературный критик Андрей Василевский. Ответственный секретарь – прозаик Михаил Бутов, лауреат премии Букера-99. Отделом прозы руководит Руслан Киреев, поэзии – Юрий Кублановский, вернувшийся из Франции в 1990 после вынужденной эмиграции в 1981. Ирина Роднянская возглавляет отдел критики, который в новом качестве вернул себе значение стратегической сердцевины журнала.

Внештатными членами редколлегии (Общественного совета) являются Андрей Битов, Даниил Гранин, Борис Екимов, Фазиль Искандер, Александр Кушнер и др., все они авторы журнала, каждое новое их произведение анонсируется, начиная со второго полугодия.

С 1990 «Новый мир» перестал быть органом Союза писателей СССР. «Новый мир» остается в некотором роде «академичным» и уж наверняка «основательным», «серьезным» чтением, а не «чтивом». «Серьезность» отражается даже на внешнем облике издания. Он сохраняет аскетическую гамму – серо-голубая мягкая обложка, простая бумага, никаких фотографий, устойчивый подбор и расположение журнальных рубрик, никакой игры шрифтами, минимум внешнего. Это знаковый аскетизм – он подчеркивает верность своей собственной истории, какая бы они ни была.

Дополнительные ссылки:
Сайт журнала "Новый мир"
Информация Отдела науки и культуры ЦК КПСС о заседании партийной группы Правления ССП СССР по рассмотрению решения Секретариата ЦК КПСС «Об ошибках журнала „Новый мир“»
В 1970 году Твардовский был отстранен с поста главного редактора, и вскоре умер. Эти драматические события подробны освещены с разных точек зрения многими русскими и зарубежными исследователями и непосредственными участниками тех событий (в том числе и идейными оппонентами "Нового мира"). Из книг об этом времени стоит отметить мемуары Владимира Лакшина и Александра Солженицына "Бодался теленок с дубом", авторов, тесно связанных с тогдашним "Новым миром" и тем не менее вступивших в полемику между собой.
Статья в «Известиях к 100-летию Твардовского А.Т.
Победитель цензуры
Нелюбовный треугольник: Шаламов — Твардовский — Солженицын

А почему названия книг не окавычены?
Уже не требуется?

Можно добавить ссылку на ЖЗ Новый Мир

Аватар пользователя Антонина82

Завтра мышку новую куплю, тогда поправлю.

Как редактор Твардовский - гениален. Однако и у него были свои ляпы. С подачи его партайгеноссе Деменьтьева он окрысился на одесский том воспоминаний Паустовского. Тот правда в открытом письме выложил правду матку - что о нем думает. Позднее помирились. А "одесская повесть" вышла отдельным томом - в Одессе. У меня есть ... хе.

Раз пошла такая пьянка, вот и те характернейшие письма.

К. Г. ПАУСТОВСКОМУ 14
26 ноября 1958 г.
Мы были очень обрадованы встречей с Вами в редакции после первого чтения «Времени больших ожиданий». Более того, мы с особым удовлетворением вспоминали и ставили в глаза и за глаза в пример некоторым молодым, да ранним Вашу исполненную достоинства скромность, готовность и способность спокойно выслушать даже и не очень приятные редакторские замечания, по-деловому заключить нелегкий разговор согласием «перепахать» еще раз рукопись, сделать все, что необходимо для беспрепятственного ее опубликования.
И нам, право, жаль, что покамест - так уж оно получилось - результаты «перепашки» оказались, мягко выражаясь, малопродуктивными. Да, Вы внесли некоторые изменения в текст повести, кое-что опустили, кое-что даже вписали, например, странички, призванные разъяснить особое положение Одессы в 20-21 гг. Так, Вы, объясняя «тишину» и, так сказать, свое право пользоваться благами этой «тишины», сообщаете, что наступила она вследствие ухода рабочей части населения города на северные фронты и в деревню от голода. Словом, ушли, нету их, нет необходимости их описывать. Согласитесь, что этот прием сходен с тем, что применяют авторы некоторых пьес, удаляя со сцены детей (к бабушке, к тетушке, в деревне и т. д.), мешающих взрослым резвиться на просторах любовной и иной проблематики.
Но дело, конечно, не в этом, а в том, что внесенные Вами исправления нимало не меняют общего духа, настроения и смысла вещи. По-прежнему в ней нет мотивов труда, борьбы и политики, по-прежнему в ней есть поэтическое одиночество, море и всяческие красоты природы, самоценность искусства, понимаемого очень, на наш взгляд, ограниченно, последние могикане старой и разные щелкоперы новой прессы. Одесса, взятая с анекдотически-экзотической стороны.
Не может не вызывать по-прежнему возражений угол зрения на представителей «литературных кругов»: Бабель, апологетически распространенный на добрую четверть повести, юродствующий графоман Шенгели в пробковом шлеме, которого Вы стремитесь представить как некоего рыцаря поэзии; Багрицкий -трогательно-придуракова-тый, - Вы не заметили, как это получилось, - придураковатый стихолюб и т. п.
И главное, во всем - так сказать, пафос безответственного, в сущности, глубоко эгоистического «суще-ствовательства», обывательской, простите, гордыни, коей плевать на «мировую историю» с высоты своего созерцательского, «надзвездного» единения с вечностью. Сами того может быть не желая, Вы стремитесь литературно закрепить столь бедную биографию, биографию, на которой нет отпечатка большого времени, больших народных судеб, словом, всего того, что имеет непреходящую ценность.
Таким образом, Константин Георгиевич, эта «доработка» не позволяет нам считать рукопись пригодной для опубликования в журнале, - если бы мы это сделали, мы навлекли бы на Вас тяжкие (и,увы, справедливые!) нападки критики, да и журнал бы понес серьезный урон, журнал, который, смеем думать, никак не менее других журналов способен понять специфику художественного изъяснения, индивидуальную особенность письма и т. п.
Мы просим Вас еще раз обратиться к рукописи, не торопясь и не решая вопроса облегченным способом. Мы хотели следующих конкретных авторских «вмешательств» в изложение:
1) Несколько добрых, не формальных слов о людях труда, налаживающих новую жизнь в Одессе после ухода белых;
2) Решительного сокращения апологетического рассказа о Бабеле, который, поверьте, не является для всех тем «божеством», каким он был для литературного кружка одесситов;
3) Снятия истории с публикацией в «Моряке» (...) 15.
4) Снятия «спора о Родине» в Доме творчества «Переделкино» (там одинаково неправы обе «стороны»);
5) Устранения в нескольких случаях особо «кокетливых» фраз и абзацев, вроде того, что на первой странице, где цитируются плохонькие стишки Адалис (неужели Вы не замечаете этого, например, употребления ею слова «помалу» в смысле «мало», тогда как смысл этого слове другой - постепенно, помаленьку).
Вот и все, примерно, дорогой Константин Георгиевич. Мы искренне хотим быть понятыми правильно, мы хотим напечатать Вашу вещь, имея в виду и вообще интерес читателя ко всему, что принадлежит Вашему перу, и, в частности, интерес журнала, который никак не хотел бы утратить и в данном затруднительном случае контакт с таким автором, каким являетесь Вы.
Не откажитесь откликнуться на это письмо.
Александр Твардовский

РЕДАКЦИОННОЙ КОЛЛЕГИИ ЖУРНАЛА «НОВЫЙ МИР» А. Т. ТВАРДОВСКОМУ, А. Г. ДЕМЕНТЬЕВУ 16
7 декабря 1958 г.
Получил Ваше письмо от 26 ноября. Задержал ответ, так как сейчас очень болел и писать мне трудно.
Прежде всего я прошу редакцию тотчас же отправить два экземпляра моей рукописи («Время больших ожиданий»), находящихся в «Новом мире», на мою московскую квартиру во избежание всевозможных недоразумений.
Теперь несколько слов по существу. Редакция утверждает, что она не хочет терять контакт со мной, но вместе с тем сделала все возможное, чтобы этот контакт уничтожить. В данном случае я говорю даже не о со¬держании письма, а о его враждебном, развязном и высокомерном тоне.
Я - старый писатель, и какая бы у меня ни была, по Вашим словам, «бедная биография», которую я стремлюсь «литературно закрепить», я, как и каждый советский человек, заслуживаю вежливого разговора, а не грубого одергивания, какое принято сейчас, особенно по отношению к «интеллигентам».
Нельзя ли редакции «Нового мира» страховаться от возможных уронов с большим достоинством и спокойствием.
Я обещал Вам «прополоть» рукопись (до возможного для меня предела), что и сделал, а не в корне «перепахать» ее. Вы сами прекрасно знаете разницу между этими двумя понятиями, когда они переносятся в литературу. Поэтому редакция напрасно делает вид, что ее обманули.
Все, что вписано в последний экземпляр о рабочих в Одессе, сделано по Вашему прямому предложению после того, как я рассказал Вам о специфическом положении Одессы в те годы. Поэтому пошловатое сравнение этого якобы «приема» с поведением взрослых, усылающих детей, чтобы они не мешали взрослым «резвиться на просторах любовной проблематики», поразило меня своим дурным вкусом и грубостью.
Я никому не обещал и не брался писать эту повесть о труде. Этой теме посвящены другие части эпопеи. Что же касается политики, то ею так наполнена третья книга («Начало неведомого века»), которую Вы, по Вашим словам, не читали, что насыщение политикой еще и четвертой книги было бы простым повторением.
В книге, по-Вашему, показаны разные «щелкоперы новой прессы». Такое заявление более пристало гоголевскому городничему, чем редакции передового журнала. Щелкоперов нет! Есть люди. Люди во всем разнообразии их качеств, и незачем клеить на них унизительные ярлыки. У какого-нибудь одесского репортера может быть больше душевного благородства, чем у Вас, сомнительных учителей жизни.
Что касается Бабеля, то я считал, считаю и буду считать его очень талантливым писателем и обнажаю голову перед жестокой и бессмысленной его гибелью, как равно и перед гибелью многих других прекрасных наших писателей и поэтов, независимо от их национальности. Если редакция «Нового мира» думает иначе, то это дело ее совести.
Почему Багрицкого, человека шутливого, вольного, простого, Вы считаете изображенным в качестве трога-телъно-придураковатого стихолюба? Из чего это видно? Неужели из того, что он ненавидел чванство и спесь, ставшие одной из современных доблестей.
Что касается Ваших слов «о гордыне автора, которому плевать на мировую историю» с высоты своего «единения с вечностью» (??), то эти путаные слова отдают фальшью и свидетельствуют о непонимании текста.
Вас, как поэта, я хочу спросить, Александр Трифонович, что означает лермонтовское «Выхожу один я на дорогу»? Не то же ли «единение с вечностью», по вашему толкованию. Тогда побейте Лермонтова камнями, если Вы искренни.
Пожалуй, хватит. Скажу только, что я не ожидал именно от Вас столь незначительного письма, продиктованного, очевидно, внелитературными и служебными соображениями.
Не знаю, - заслужил ли я в конце жизни такое письмо от поэта? Судя по десяткам и десяткам тысяч писем читателей - не заслужил. Но Вам, с официального верха, виднее.
Напоследок решаюсь посоветовать Вам хотя бы быть логичнее и, сначала приняв (может быть, сгоряча), в основном, мою повесть, не стараться потом начисто опорочить ее, как Вы это делаете, опорочить все ее четыре книги заявлением о ничтожности моей биографии.
В старину говорили: «бог вам судья», подразумевая под богом собственную совесть. Вот единственное, что я могу пожелать Вам. Рукопись прошу поскорее вернуть.
К. Паустовский. Ялта

Цитата:
Внештатными членами редколлегии (Общественного совета) являются Сергей Аверинцев, Андрей Битов, Даниил Гранин, Борис Екимов, Фазиль Искандер, Александр Кушнер

Аверинцев умер уже довольно давно. Когда написана статья?

Аватар пользователя Антонина82

Из воспоминаний Михаила Анатольевича Шаповалова (р. 1942) - поэта и литературоведа.
Смерть Твардовского вызвала в Москве волну сочувственных разговоров. Все понимали: присутствие Твардовского во времени было весомым. Даже его идеологические и литературные противники отдавали поэту должное. Что ни говори, поэма «Василий Теркин» давно стала классикой советской литературы. Кто-то из авторов журнала «В мире книг», где я работал, позвонил в редакцию, сообщив: гражданская панихида по Твардовскому состоится в ЦДЛ.
Власти Москвы приняли все меры к сохранению спокойствия в городе. Ожидали диссидентских выступлений и демонстраций. Посему троллейбусная остановка напротив ЦДЛ была перенесена далее, а прилегающие улицы перекрыты милицией. Пускали по удостоверениям членов Союза писателей и по оговоренным специально документам. А что было у меня? Скромные корочки сотрудника мало кому известного журнала.
Я шел, не спеша приближаясь к цепи черных милицейских полушубков, перегородивших проезжую часть улицы Герцена. Не доходя шагов двадцати до старшего лейтенанта, судя по звездочкам на погонах, я понял, что стал «предметом изучения». Он внимательно смотрел на меня. Нарочито медленно и спокойно сую руку в боковой карман за корочками. Не успеваю вытащить и раскрыть их, как милиционер махнул рукой:
– Вам туда… к капитану.
Иду вдоль живой цепи, молодые ребята о чем-то своем переговариваются, смеются… Названный капитан, похоже, обратил внимание, что я уже прошел осмотр у его подчиненного, сам занят: говорит по рации. Я делаю те же движения рукой… Но он кивает – «проходи!»
В доме – полным-полно народу. Атмосфера тягостная. Физически ощущаешь, каждый пятый – «критик в штатском», как тогда говорили. Панихида проходила в Большом зале на втором этаже. Когда шел по лестнице туда, в окно увидел двор, там стояли «воронки» и топтались милиционеры. Катафалк с гробом в цветах высился на сцене. Алексей Сурков открыл траурное собрание. Выступающие говорили казенные речи, перечисляли награды покойного, неуклюже соболезновали семье. Все согласно ритуалу. Вдруг справа от меня какая-то женщина выкрикнула:
– Скажите лучше, как вы его травили!..
В ту же минуту ее подхватили под руки две мордастые тетки, со словами: «Вам плохо… таблеточку… водички…» – и насильно вывели. Очередной оратор между тем говорил, что Александр Трифонович был неутомимым «борцом за мир». Кажется, только Константин Симонов сказал живое о друге. Скорбной вереницей присутствующие поднимались к гробу, смотрели в восковое лицо усопшего, спускались со сцены.
Когда попросили покинуть зал, чтобы предоставить возможность проститься с поэтом родным и близким, – я сел в последнем ряду. И не вышел. Почему – не знаю. Ждал чего-то в тревожном напряжении. Погасла огромная люстра, опустел зал и погрузился в полутьму. Только юпитеры освещали сцену. И я увидел, как на нее поднялся коренастый, легко узнаваемый в «шотландской» бороде Александр Солженицын. Он твердой рукой перекрестил в гробу Твардовского. Потом наклонился и поцеловал его в лоб. Рядом блеснула вспышка магния, кто-то заснял исторический миг. А в редакции я узнал, что идущих следом за мной сотрудников «В мире книг» через милицейскую цепь на Герцена не пропустили.

X